Сергей Карасев. "О чести, верности, любви"

...Помню, в 1972 году, в ту пору, когда тополя желтеют в предчувствии близкой осени, пришел ко мне домой незнакомый юноша. Он представился: Сергей Карасев, родом из Княгинина, а сейчас учится на факультете журналистики Казанского университета, пишет стихи... Строки удивили серьезностью взгляда на самые обычные вещи, обстоятельностью мысли, выбором тем. Без барабанного боя, без риторики в стихах зрели зерна ненавязчивой, убежденной гражданственности, которая свойственна поэзии, а не стихотворству.

Наш современник, известный грузинский прозаик Чабуа Амирэджиби высказал мысль, что в мире действует спасительная энергия доброты, которая не исчезнет никогда. Мне кажется, что именно этой энергией рождается и живет творчество Сергея Карасева...

Юрий Адрианов (Нижний Новгород)

Начало семидесятых годов для ЛитО музея имени Горького было временем здорового соперничества действительно серьезных талантов. Именно там и тогда впервые прозвучали стихи Сергея Карасева, одни из самых зрелых и подлинных, которые когда-либо слышали завсегдатаи казанских ЛитО.

Карасев был поэт глубоко русский и удивительно тонко чувствующий мелодику слова; если бы условия позволили ему развиться во весь поэтический рост, Россия, быть может, получила бы еще одного поэта масштаба Николая Рубцова. Однако гнетущая и безразличная ко всему атмосфера тех лет, особенно в устоявшихся издательских и литературно-начальственных кругах, никак не способствовала вере в себя.

Сергей Карасев уехал в Нижний, где, кажется, выпустил два сборника стихотворений, но так и не вышел на всероссийскую арену. Почему — остается тайной.

Равиль Бухараев (Казань)

Сергей Карасев. "О чести, верности, любви"

* * *

«Вы счастливой эпохи дети!» –

Это в каждой звучит душе.

Год идет шестьдесят, так, третий,

Или даже

четвертый уже.

Мы грызем кукурузные палочки,

Мы сатиновым рады штанам.

Суть деяний

Лаврентия Палыча

Непонятна,

по счастью,

нам.

…В сельской школе

на тихой улочке,

как подарок,

по временам,

Выдают пшеничные булочки

На большой перемене нам.

Мы уверены: жизнь прекрасна!

Как с трибуны большой крича,

Нам вещают

предельно ясно

Буквы белые с кумача:

«Нынешнее поколение советских людей

Будет жить при коммунизме!»

…У эпохи

разные дети.

Кто-то струсит,

а кто – запьет.

Самых честных

на этом свете

Карьеристы

стреляют

в лёт.

Август – сентябрь 1987

Колыбельная сыну

Ты не подумай, что я невнимателен,

Или чрезмерно суров.

Я не хочу угощать тебя патокой

Лживых и ласковых слов.

Вместе с друзьями

тебе в своей верности

Пусть не клянутся враги.

Легкой любви

без разлуки и ревности

В жизни своей избеги.

За испытанья

до самого донышка

Будь благодарен судьбе.

Ровной дороги

и вечного солнышка

Я не желаю тебе.

[Жизнь]…………………

Пусть не проста и ясна,

Только б она не явилась подобием

Первого детского сна.

1987

* * *

Что-то очень дождливо и ветрено

И на улице, и на душе,

Ты же знаешь, что все это временно,

Что такое случалось уже.

Ты отчетливо помнишь и то еще,

Что очнуться бывает трудней

Не от этих –

ненастных, тревожащих, –

А от тихих до одури дней.

От таких, что ни жарко, ни холодно,

Не волнует ни хамство, ни лесть.

Все нормально –

ни сыто, ни голодно.

Волком взвыть бы,

иль в петлю залезть.

1991

Воспоминания о школьном митинге

Урок отменяется пятый,

Хоть в школе порядки тверды.

В спортзале физрук угловатый

Поспешно ровняет ряды.

Горластая наша орава

Сегодня на диво смирна.

Директор

по полному праву

Сегодня надел ордена.

Быть может, излишне сурово

В шеренгах нахмурились мы.

«Даманский» – суровое слово

врезается в наши умы.

Почти перестав шевелиться,

Директора слушает зал.

У Кольки братан на границе,

У Кольки темнеют глаза.

Какая-то сила крутая

На месте стоять не дает.

Нам с Колькой сейчас не хватает

Двух слов: «Добровольцы, вперед!»

Мы станем взрослее и строже,

Что надо, узнаем сполна.

Для нас у страны еще тоже

Шинельного хватит сукна.

Но высшею властью над нами

Навеки, что б ни было там! –

Директор,

седой, с орденами

и Колькин безусый братан.

* * *

Философ с синяком под глазом!

Ты в драку лез, забыв про страх,

И не раскаялся ни разу

В тобой содеянных грехах.

Ты обижаешься не шибко

На неизвестных забияк,

И на лице твоем улыбка,

Хотя горит еще синяк.

Пускай грозятся дома взбучкой,

Пускай к тебе – который год! –

Педагогический, научный

Найти пытаются подход.

Напрасно бьются педагоги:

Ведь жизнь, подходам вопреки,

Дает тебе свои уроки.

И честно ставит синяки.

* * *

Лицом уткнувшись в жесткий ворс шинели,

Застыла мать,

отчаянья полна.

Так в русских селах горевать умели,

Когда пожар,

неурожай,

война.

А сын молчал,

он был смущен немного.

Закончен отпуск, в части ждут дела.

Ему-то предстоящая дорога,

Конечно, не в диковинку была.

Знакомая российская картина,

Трагичная в безмолвии своем!

Да, это вечно –

матери и сына

Прощание под слепеньким дождем.

…Нас провожают сдержанней и проще:

знакомым жестом вскинута рука,

весенний ветер волосы полощет

в зеленой глубине березняка.

Подходит поезд,

воздух разрезая,

Слова прощанья кратки и просты,

Куда бы мы ни ехали, мы знаем,

Что время строить,

наводить мосты.

Другое время, проводы другие,

Но все ж дорога легче и сейчас,

Когда нам светит через всю Россию

Прощальный взгляд усталых женских глаз.

* * *

Впервые ночь встречаю в карауле.

От службы не уйдешь,

как от судьбы.

Здесь майские жуки,

как будто пули,

Врезаются в бетонные столбы.

А падают –

как стреляные гильзы,

И лучше всех уставов говорят:

Какие б там

сомнения ни грызли,

Держать в руках умейте автомат.

Вернусь с поста,

затвора зря не тронув,

И мне легко хотя бы от того,

Что в оружейку

шестьдесят патронов

Я возвращаю.

Все до одного.

Тревожный сон

Я столько раз брал эту высоту!

Сухую глину приминая с хрустом,

Я с автоматом вскакивал на бруствер,

Я шел вперед.

И знал, на что иду.

Пробитый пулей бешеной насквозь,

Валился в травы жухлые неловко.

Раздавленная божия коровка –

Последнее, что видеть привелось.

Цыганский пот я вытирал со лба,

Дышала ночь грозою и сиренью,

Моя послевоенная судьба,

Зачем ты шлешь такие сновиденья?

Зажгу огонь…

Конечно, просто нервы.

Не может быть, что это – мой удел.

Но тот свинец,

Что пущен в сорок первом

До нас неумолимо долетел.

Фотография 1943 года

Ни украшений нет, ни елки,

Лишь стрелки движутся вперед.

Двадцатилетние девчонки

Встречают сорок третий год.

А тучи низко ли, высоко,

Колючий снег стучит в окно.

Вода,

подкрашенная соком,

Пьянит сильнее, чем вино.

В альбоме вижу я сегодня

Ту фотографию опять:

Встречает праздник новогодний

Моя молоденькая мать!

Пусть без вина скучали стопки,

Но пили девушки до дна

За то,

чтоб узенькие тропки

Не запуржила бы война.

Чтобы ребята возвратились,

Дожив до главной из побед,

За то,

чтоб мы с тобой родились

Хотя бы через десять лет.

Рассказ о деревне Сапун

Анне Петровне Камневой

В деревне Сапун 62 двора.

Во время войны в деревню пришло
75 похоронок...

Здесь тихое место такое!

Лишь вскрикнет буксирчик-хрипун.

Спокойно стоит над Окою

Простая деревня — Сапун.

В садах разметались деревья,

И тень под ветвями густа.

Я знаю, что в этой деревне

Стоит тишина неспроста.

Сюда мы попали случайно.

Был бабьего лета канун.

Нас яблочным духом встречала

Простая деревня — Сапун.

Ветвистые яблони в силе,

К земле наклонились плоды.

«Скажите, когда посадили

Прекрасные эти сады?»

Старуха окинула взглядом:

Мол, взялся откуда таков?

«Сады развели в сорок пятом,

Чтоб так помянуть мужиков...»

...Травою, как ворсом шинели,

Ладони кололо мои.

Мы сладкие яблоки ели,

Мы горькие речи вели.

Печальным, как песня трехрядки,

Был бабьего лета канун...

Когда мне придется несладко,

Приеду в деревню Сапун.

Там август тенета разбросил,

Там яблоки млеют в траве.

Зайду обязательно в гости

К знакомой старухе-вдове.

Стакан подниму — за победу!

Прохладное яблоко съем.

И наши житейские беды

Пустячными станут совсем.

Трофей

Там, в Берлине,

когда уезжал,

Подарила товарищу рота

С темной надписью

светлый кинжал.

«С нами бог!» – перевел ему кто-то.

И солдат,

как вернулся домой,

Где его победителем ждали,

Резал хлеб,

тот, что был с лебедой,

Тем кинжалом

из крупповской стали.

Темный сахар

в ладони колол,

Чистил крупные ломти селедки,

И, накрыв незатейливый стол,

Он кинжал

положил посередке.

Чтобы жители,

сколько их есть

(Пусть встречало солдата немного),

Знали:

воина русского честь

Посильней чужеземного бога.

22 июня 1981 года

Растут сады,

Как сорок лет назад,

Ведут следы

В полууснувший сад.

Там тихий смех

За поцелуем вслед,

Все как у всех,

Когда семнадцать лет.

Впервые смят

Покров туманных снов,

Впервые взгляд

Понятней всяких слов.

А вы опять

Все бредите войной…

Ах, лишь бы сдать

Экзамен выпускной!

…Но если вдруг,

Как сорок лет назад,

Реку и луг

Взметнет шальной снаряд,

Сирены вскрик

Синь утра рассечет,

И этот миг

Откроет новый счет, –

То в парне том

Проснется воин вдруг,

Разжав с трудом

Кольцо сплетенных рук,

Он встанет в строй,

По-юному усат,

Ведь есть иной –

Солдатский аттестат.

15 февраля 1989 года

Вы вернулись с афганских высот.

Только память не выжечь до дна.

Никогда никуда не уйдет

Ваша главная в жизни война.

Старше я, но не видел огня

И в присутствии вашем молчу.

Вы, наверно, поймете меня.

Мне от этого легче…

Чуть-чуть…

Я застыну в положенный миг

У кладбищенских траурных плит,

Где молчит с орденами старик,

Где молчит молодой инвалид.

Нам единая память дана,

И ее не бывает святей.

Я не верю, что только война

Примиряет отцов и детей.

Ярославская плачет ветла,

Никнут ветви карпатских дубов…

В бэтээре сгорела дотла

Чья-то первая в жизни любовь.

Так наденьте свои ордена,

Невзирая на ропот ханжей!..

Нам жестокая память дана.

Мы над нею не властны уже.

* * *

Так надежнее –

вместе со всеми:

Ни вперед забежать, ни отстать…

Слишком поздно строптивое время

Нам позволило смелыми стать.

Наша юность бузила,

но все же

Вся истлела, не вспыхнув, она.

Уложить на Прокрустово ложе

Нас умела родная страна.

Впрочем, подло порочить державу:

Здесь не место нелепой вражде.

Добываем бесславье и славу

Мы, достойные наших вождей.

Нет, иллюзиям давним не сбыться,

В легионе

не сбиться с ноги.

Одинокие гордые птицы

От земли далеки-далеки…

А она, как и прежде, сырая.

А могилы доселе – немы…

Правду всю – до предела, до края, –

Как ни горько,

расскажем не мы.

* * *

То ли деревья листвой шелестят,

То ли взлетает полночная птица –

Важно ль?

Какое-то время спустя,

Что бы там ни было, все повторится.

Ветра неслышного встретив струю,

Напрочь забыв о суровейшей прозе,

Вдруг понимаешь причастность свою

К дальней звезде и ближайшей березе.

Вот почему

и столетья спустя

Искрою вспыхнет в обыденном хламе:

Полночь. Деревья листвой шелестят.

Чуткая птица взмахнула крылами.

* * *

Курит женщина в тамбуре,

Не стесняясь, при всех,

А в вагоне, как в таборе,

Разговоры и смех.

Иронически морщится

Мой попутчик-сосед.

Мимо поезда рощица

Просвистела — и нет.

Окна темью завешаны,

И ни звука вдогон,

И не хочется женщине

Возвращаться в вагон.

Сигарета кончается,

И она за другой

К белой сумочке тянется

Худощавой рукой.

В руку вколоты намертво,

Словно дьявольский шифр,

Шесть отчетливых лагерных

Фиолетовых цифр.

И, молчаньем навеянным

Озадачен всерьез,

Кто-то глянул растерянно,

Кто-то спичку поднес.

Ночные поезда

Ночью на вокзале кособоком,

Что начальством позабыт и богом,

Но пока не обречен на слом,

Бродит, сон превозмогая тяжкий,

Лишь дежурный

в форменной фуражке,

Возле вечной статуи с веслом.

Да еще неведомая пара

По доскам скрипучим тротуара

Забрела нечаянно сюда.

Кто они — блуждающие двое?

Боже правый!

Это ж мы с тобою

Дальние встречаем поезда.

И когда промчится мимо скорый,

Зеленеть от страха семафоры

Заставляя ревом и огнем,

Мы с тобою слова не пророним,

Мы теперь на ветреном перроне

До утра останемся вдвоем.

Как рассвет на синим лесом розов!

Наша юность!

Крики паровозов,

Соловьи в припадочном бреду,

Аромат ворованной сирени

И твои озябшие колени,

От которых глаз не отведу...

Это было с нами. Только с нами!

До сих пор мне снятся временами

Паровозов бешеных огни.

Мы не ради них, конечно, жили,

Но зачем, зачем они спешили?

Слишком были скорыми они.

* * *

Под шум толпы и лязг трамваев

Средь круговерти деловой,

Мы о любимых забываем,

В быт погрузившись с головой.

И, что ни день, – заботы те же:

Знакомства, вещи, да рубли…

Все реже думаем и реже

О чести, верности, любви.

Все это нас волнует мало,

И мысль рождается не зря,

Что безвозвратно отпылала

Туманной юности заря.

Но если вдруг придется круто,

То, забывая обо всем,

Куда в нелегкую минуту

Повинно голову несем?

Жизнь властно и неумолимо

Нас, будто вешняя вода,

Приводит к женщинам любимым,

Нас понимающим всегда.

Что б ни случилось, с ними рядом

Мир представляется иным –

От всепрощающего взгляда,

От слов, понятных лишь двоим.

Ты в свисте птиц над головою

В минуты эти улови

Напоминание живое

О чести, верности, любви.

1988

* * *

Спит девушка у парня на плече

В вагоне общем, на дрожащей полке.

Ее волос каштановый ручей

Струится на плечо из-под заколки.

Вокруг судачат каждый о своем,

Мелькают чемоданы и баулы,

А вот они

средь суеты и гула,

Счастливые, умеют быть вдвоем.

Я снова, снова отвожу свой взгляд,

Гляжу в окно, где сизый перелесок,

Что санною дорогой перерезан,

Стремительно уносится назад.

Но темнота сгущается кругом,

Ни домика, ни кустика не видно,

Исчезло все, как это ни обидно,

Лишь снегопад шаманит за окном.

И вновь среди докучных мелочей

В ночном окне отчетливо я вижу:

Усталой головой клонясь все ниже,

Спит девушка у парня на плече...

Старуха читает Шекспира

Пылинка ушедшего мира,

Лишь милостью божьей жива,

Старуха читает Шекспира

В квартире четырнадцать «а».

Покуда на службе соседи,

Присев на диван у окна,

Ужели Офелией бредит

В свои девяносто она?

Но нет, эти строки кумира

Ее не волнуют уже.

Страданья несчастного Лира

Понятней усталой душе.

В краю не веронском, не датском

Рискую своей головой,

Супруг в эскадроне уланском

На первой погиб мировой.

Когда же, судьбу искушая,

Пошла за другого она,

Того захлестнула большая,

С кровавою пеной волна.

Узнать бы, где прах запуржило,

Где правило пир воронье.

Да жаль, что нарком Ворошилов

Не принял прошенье ее.

И вот, лицедейка отчасти,

Высокие шепчет слова,

Бушуют вселенские страсти

В квартире четырнадцать «а».

Покуда безлюдна квартира,

И свет за окном не померк,

Старуха читает Шекспира.

Двадцатый кончается век.

Черные реки

Тает повозка, как дыма колечко...

Снег окровавлен, истоптан неровно...

Черная речка! Проклятая речка!

Я понимаю: она невиновна.

Сколько их там насчитается — Черных?

Если бы имя значенье имело!

На берегах безымянных речонок

Люди вершат свое черное дело.

Скифы прошли, и ордынцы промчали,

И против правды стояла неправда.

Вдовьи сердца обвивали ночами

Черными змеями Днепр и Непрядва.

Там, за бугром, под осокорем старым,

Где рыболовы блаженствуют летом,

Помнит протока расстрел комиссаров —

Нового времени первых поэтов.

Там, где снарядами вспенены броды,

Там, где эпохи оружье скрестили,

Катят свои бесконечные воды

Черные реки на карте России.

Их ли вина, что дантесы живучи,

Что не окончен еще поединок,

Их ли вина, что у светлых излучин

Кровью пропитан российский суглинок?

Сергей Николаевич Карасёв (1953–1995) – уроженец города Урень Горьковской области. Жил в городе Княгинино. Окончил факультет журналистики Казанского университета, защитил диплом на тему «Нечерноземью – молодые крылья». Свою последнюю журналистскую работу связал именно с этой тематикой, знал и любил людей сельской глубинки, умел разобраться в проблемах современного села… Работал в княгиниской районной газете «Победа», областной молодежной «Ленинской смене», «Нижегородской правде», за 20 лет исколесил всю область. Лауреат Всесоюзной премии имени Валентина Овечкина. Лауреат поэтического конкурса имени Бориса Корнилова. Участник VIII всесоюзного совещания молодых писателей. Член Союза журналистов СССР. Член Союза писателей России. Автор поэтических сборников «Переправа» (1983), «Просёлки» (1987), «Ночные поезда» (1995). Стихи печатались в журналах, альманахах, коллективных сборниках Москвы, Нижнего Новгорода, Казани.

Мемориальная доска на доме, где жил Сергей Карасев в г. Княгинино Нижегородской области.